ЧЕРНОВИКИ
Это было и есть. Я Просто собрала маленькие записи разных лет. Ничего не правила. Как было - так и был).
(рука автора полностью сохранена)
Monday, November 5, 2007
11:07PM - Самые приятные воспоминания
У нас была груша. Ей было, наверное, лет двести. По крайней мере, так говорила моя бабушка. Она еще говорила, что когда прабабушка была маленькой, эта груша была уже большой. Груша до сих пор дает урожай. Маленькие такие грушки величиной с кулачек ребенка. Вкусные до неимоверности. Сладкие, сочные.
Детьми мы их собирали и ели. А взрослые собирали и раскладывали сушить. Потом из этих сухих груш делался «узвар». Компот такой.
Его нужно было брать с собою в банке, когда носили кутью. Под рождество. Бабушка говорила нам к кому нужно сходить. И мы с моим братом шли. Вечер был, а мы не боялись.
Мы ничего не боялись в Каяле. Правда однажды, когда я ехала мимо больницы, пьяный стукнул по колесу моего велосипеда и я упала. А так бояться было некого. И никто не заставлял идти домой. А звезды были с ладошку.
А еще соседский Колька как-то бросил зажженную спичку и она упала мне на ногу. До сих пор знаю по белой метке - куда.
Однажды, колядуя, мы с Алешкой насобирали кучу денег. Не помню, куда мы их дели, наверное, отдали бабушке.
Когда мы ловили на речке рыбу, то воображали, что в одном месте у рыб - кинотеатр, в другом – гостиница и т.д. И по времени отслеживали, куда в данный момент стоит забрасывать удочки.
Я очень любила сидеть на кладке, когда тишь. И только рыба плещится.
Я очень любила сидеть на кладке, когда «калмык». Такой южный теплый ветер.
Еще мы с Алешкой любили делать халабуды. И в них жить. И нам все позволяли. И мы были счастливы.
Однажды Алешка бросил с кладки кораблик. Я слезла на лестницу и потянулась, чтобы его достать, и оторвалась от перекладины. И стала тонуть. Какую красоту я видела! И пузыри воздуха тоже. Потом забарахтала ногами и руками, как учили, и всплыла. И дотянулась до перекладины. Так я научилась плавать.
А еще однажды дед получил пенсию и повел нас с моей сестрой, Иркой, в магазин, и купил нам часы. И ей, и мне. Мои - до сих пор у меня. Правда, не идут.
А еще меня любила прабабабушка, Саша. И когда я пряталась под круглый стол, она говорила: «Ой,лиса-лиса».
Мы с Лешкой любили играть с скорую помощь и спасать бабушку Сашу. Несколько раз мы залетали, вместо шприцев – карандаши – бабушка все терпела. Несколько раз мы врывались – она молилась. Она нас не гнала. Мы сами как-то убирались
А еще когда появились новые внуки мы устраивали спектакли. Я была режиссером. Родители рыдали до слез. Приходили соседи. Тоже рыдали. И все от смеха. Потому что у нас были смешные спектакли. И сами мы были смешными.
А Валечка, мой любимый дядечка, тогда еще был моложе и не ленивым, делал фото. И не ленился. И какие черно-белые фото!!!!!
Я была самой старшей. Алешка – на три года младше. Потом Ирка. Или Андрюшка – я не помню. Потом Вовка. Потом Любка. Или наоборот. Я не помню.
Нас кормили очень вкусным борщем с галушкой. Ах, как вкусно! Мы ругались за куски галушки. И всегда – за вилку, которая называлась «Красная Москва». На ней был изображен какой-то университет, наверное. Но мы ее назвали «Красная Москва» Убивались, кто будет ею есть.
Потом мы с Лешкой без спросу влезли в лодку, а там , на дне была вода. А лодка была соседская, Вовкина, хоть мы и были родственниками. И я замочила ноги, и просила Алешку не жаловаться, а он все равно нажаловался.
А потом я порезала камышом палец и бабушка сказала, что если я не буду себя хорошо вести, то вся кровь вытечет и я умру. И все мы, дети, притихли, и вели себя очень хорошо.
А у Лешки постоянно были чирии. И я помню, как бабушка ему выдавлмвала, а мне так хотелось!!
А еще мы с Лешкой ножницами порезали занавеску. Она была зеленая, салатовыми цветами и висела прямо у входа.
А железная ручка двери в дом в мороз зимой?!!!!! Магически притягивающая язык?!!!
А еще бабушка Саша пекла в духовке – в настоящей! - настоящие печеные яблоки! А сама становилась спиной, греть кости. У Бабушки Саши не было седых волос. Только потом, перед смертью.
Она пыталась кормить меня кабашной кашей и говорила, что это каша королей. Поэтому я демала, что бабушка в молодости принцесса как минимум.
А бабушка Клава вылечила мне импетигу. Мама привезла меня с моря с огромными язвами. Бабушка поила меня коровьим молоком и, по, моему его же прикладывала к язвам. И они отлеплялись и оставались на бумаге.
А дед показывал мне ордена, или медали, не знаю. Я восхищалась.
А бабушка рассказывала, что он в детстве тоже рисовал. И я так старалась. Наверное поэтому, дед говорил, что я Его внучка. До Любаши.
Дед был классный. Я его любила. Он выходил во двор Активно вдыхал ноздрямит и говорил: «Дышите, дышите – это здоровье»
Он всегда ругал маму за то, что она в Каяле постоянно спала. В саду. На железной кровати. На огромном, истомном матрасе в редкую полоску. Я его обожала.
Как-то, когда я была уже большая, гадала под какой-то праздник. Наверное, это было Крещение. Потому как, когда до гадания пошла в туалет, что-то там отвалилось типа льдинки. Но с глазами. Ну, мне так увиделось. Потом меня положили на раскладушку. А рядом – Вера – на красном диванчике с мутаками. Он еще раскладывался. У Веры случился приступ аппендицита. Вызвали скорую. Ну я проснулась резко. Раскладушка сложилась. И я всей ... – в свое блюдце со спичками. На жениха. Ну какой жених может быть после этого?! А Вере сказали, что от ее худобы аппендикс прирос к позвоночнику.
За домом, под шифером жили ежики. Мы, конечно не знали, где конкретно они жили. Но потом методом проб и ошибок – выяснили. И обнаружили там потомство ежей. Не знаю, выжило ли оно после того, как мы потаскали маленькие круглые комочки с совсем не жесткими иголками… Но был такой опыт.
Потом я хотела, чтобы Надя была моей мамой.
Из того, что я не помню, но мне рассказывали. Когда я маленькая просыпалась в Каяле, то орала девочкам – Наде и Вере: «Дусята, в школу!».
Веру я хуже помню, и знаю хуже, но она на гитаре зато играла.
Андрей возил меня на тот берег речки. Катал. Он был в меня влюблен.
И еще мы с ним ходили воровать вишни. Ну, компанией, естественно. Это было классно. И, главное, во сколько бы я ни вернулась, меня бабушка не ругала, и я шляндралась.
Из хороших воспоминаний. Родители купили мне краски. И мы с Костей в Москве рисовали. И делали выставку. И куча людей приходило. Куча обреченный, наверное, людей.
А однажды мне в палату ввалился… Морда какая-то круглая. И рот открывался. Глаза черные были. И брови торчком. Папа куклу приволок, чтобы я не скучала.
А потом в Москве. Я знала точно, сколько тромбоцитов требуется. И радовалась с мамой, если кровь, которую берут на анализ – хорошего, насыщенно-красного цвета.
Однажды анализы были хорошие, а смерили температуру – и привет. Оказываетя, моя мама помыла градусник под кипятком.
А еще мы в мамой ходили собирать грибы в больнице и набрали груздей. Мама их пожарила. И сметаны бухнула. А они – горькие! Она еще не знала, что грузди надо замачивать. Теперь она знает.
Теперь – период Лемболово.
Трогательная история о поселении в Лемболово, о деде Феде, о Люсеньке, не вмещается в рамки жанра. Может она пойдет приложением?
В Лемболово приятно все. Одуряющий запах болот. Грибы… Сердце екает…А если семейка?!
Однажды на достаточно крутых склонах возле Сапожка, где все так прозрачно, что просто звенит, я увидела большой белый. Я к нему долезла. Чистый был, без червей.
Thursday, September 15, 2005
10:02AM - Старые фотографии
Старые фотографии были как ушедште минуты. Эти минуты никто не прогонял. Они ушли сами, Видимо, так было надо.
Она каждый раз удивлялась, что в памяти хранится совсем не то, что на фотографиях.
Вот она смеется. А на самом деле, ей безумно плохо. Она помнит.
Вот ее обнимает один субъект. А она думает совсем о другом. Которого “субъектом” и называть-то грех.
Вот она с бокалом шампанского. Хотя по жизни пьет водку.
Вот она чего-то режет на салат. Вот все за столом. Вот она произносит тост. Она не помнит какой. Да и , какая, впрочем, разница.
Вот ее муж. На море. В плавках. В горах. У водопада. У достопримечательностей.
Вот она на работе. Бегом. У окна. За столом. С телефонной трубкой. На подоконнике. На фоне холста.
Вот родственники. Которые ей не нужны ни по жизни, ни в фото. Вот их свадьбы. Вот свадьбы их детей. Вот их внуки.
Фотографии нельзя выбрасывать. Так говорит ее мама.
Мама с замком на голове, совсем молодая, после конкурса причесок. Мама с рыдающим младшим братом. Мама в саду с тяпкой.
Папа маленький, жутко похожий на нее саму в шапке ушанке. Папа после бани прыгающий в прорубь. Папа на какой-то официальной фотографии с совершенно жутким выражением лица.
Фотографии врут. Они способны запечатлеть миг, секунду. Но они никогда не гарантируют, что в эту секунду происходило то, что запечатлено.
На твоем лбу не написано, о чем ты думаешь улыбаясь.
Может быть в этом заключается ИСКУССТВО фотографии.
Monday, September 12, 2005
4:59PM - Ростовский климат
Она думала, что Осень - навсегда.
Весенние почки хочется целовать, осенние листья - нет. Они красивы какой-то неплотской, отстраненной “от” , до эстетики, красотой.
Весна осенью? Безумие - ростовский климат.
И когда погружаешься в Осень - не замечашеь. И становишься красивым желтым листом с красными прожилкаами. Впереди - даже нет полета. Поскольку знаешь - уже упал. Или знаешь, что упадешь. И осознание неизбежности падения убивает предчувствие, равно как и он сам, полет.
Может быть, Она родилась заведомо глупой, но верововала в то, что сумеет научиться лететь.Равно веровала и в то, что после Осени может запросто наступить Весна.
И она пришла. Весна. Чтобы жить-быть вечно. Вечность повенчала их по своим законам.
И Они жили долго и счастливо и умерли в один день.
P.S. Возможно, Он слишком быстро водил машину.
12:13PM - Про то, как бывает
Жил был на свете король. И было у него вполне приличное королевство со всеми удобствами. И все остальное у него было. Как и положено королям.
И считал он себя вполне благополучным и, даже, счастливым.
Но однажды по дороге его судьбы шла Она. Он даже значения не придал той встрече. Была и была. Мало ли на свете встреч.
Собственно и Она второй раз пошла той же дорогой скорее из любопытства, чем от желания встречи.
Так сотоялось второе свиданье.
Она подумала, что он весьма красив и усмотрела, что где-то в душе совсем одинок. Он подумал, что у нее сказочно-зовущие глаза и что она весьма умна.
Потом они встречались не раз. Им было интересно и хорошо вместе.
Потом они начали привыкать друг к другу.
Потом ждать встреч и отправлять почтовых голубей.
Потом они стали друг другу необходимы.
И только потом поняли, что не имеют право быть вместе. На то было много причин. Все и не перечислишь. Просто у каждого из них было свое прошлое. И каждое из прошлых диктовало и определяло настоящее.
Прошлое, ведь, нельзя снять и как грязную рубашку бросить в стирку.
Они это понимали. И тащили за собой воз грехов. Не плачась и не требуя друг от друга ни-че-го.
Они думали, что все само собой образуется. А оно никак не образовывалось.
Однажды он подумал, что у нее такие глаза, что в них можно заблудиться. Он попробовал это сделать. И все получилось. Время и пространство распахнули двери бесконечности. И Они исчезли.
Чтобы не растраивать никого, их тени остались в том мире, из которого сами они, их души ушли.
Вы спросите, где мораль? А нет ее, когда...
Мой дед – старшина с эсминца «Гневный». Первый эсминец, который подорвали немцы. Бабушка потом рассказывала, что он был личным шифровальщиком Жданова. Алексей Павлович Дурнов. Так вот. С тонущего эсминца дед спасал документы. Спас.
Потом – Ленинград и блокада. Дед не любил вспоминать. Он сам - ленинградец. И его мама, Варвара, ленинградка. Почему она сдала маленького Лешу в детдом – история молчит. Дед всегда вспоминал о своей маме с теплотой. Но речь не об этом. С эсминца экипаж, который выжил, эвакуировали в Ленинград. Дед был ранен сильно и насквозь. Осколок снаряда прошел через бедро. Но кость не задел. Или кость срослась, я не знаю. Но шрамы огромные помню.
Мой дед пережил блокаду. Я отлично помню, что в семье бабушки и дедушки ни один кусок хлеба не пропадал. Были сухари в мешках. И самое интересное – сухари не залеживались. Мы, внуки, их сжирали. Это самые вкусные сухари в моей жизни. Дед был скуп на воспоминания. Один совет помню: «Если еды будет очень мало – не соли. Ни в коем случае. Иначе умрешь.»
Дедушка любил выходить во двор, активно вдыхать ноздрями воздух и говорить: «Дышите! Это кислород!».
В Каяле, Самарском, дед был неоднозначной личностью. Его уважали - безусловно. Но и боялись. Он ни с кем не дружил особо из соседей. Работал вторым секретарем горкома партии в Батайске. Мы, внуки, ждали его приезда трепетно. Поскольку дед привозил СИТРО «БУРАТИНО». И сыр. Волшебный, колбасный сыр!!! Мы его обожали.
Запрещал играть в карты. Даже в «дурака». Это мой папа мне потом рассказал, что «дурак» - одна из самых умных игр. Дед запрещал карты навовсе.
Дед, будучи коммунистом, отказывался от всех благ. Телефон, который ему был положен, мы получили чуть ли не последними в селе.
История знакомства моей бабушки и моего дедушки. Моя любимая бабушка Клава работала в бухгалтерии. А время послевоенное – всем хочется замуж))) И гадали как. Собираются девки возле окна и говорят: «Кто сейчас пройдет, тот и мой суженный». Моя бабушка загадала – а там персона на костылях. Девки – в смех. А ведь так и вышло. Бабушка Саша, моя прабабушка, не очень жаловала зятя. Куций, с палочкой притом. Но любовь! От любви Клавы и Леши родилась моя мама. Люба. Леша, конечно, хотел мальчика, но девочка – тоже неплохо. Памперсов не было, поэтому все, что «обдундивала» моя мама, пока молодая семья была в кино, Леша сушил у себя на груди. Он был уверен – второй будет мальчик. И имя уже есть – Володя. Ан нет, жизнь распоряжается по-иному. Снова девочка. Копия дед – Майя. И тут мой дед Алеша не заподозрил подвоха провидения. Не верил в Бога. А, может, и не в Боге дело… И беременеет Клавдия Федоровна Дурнова. И муж ее, Алексей Павлович Дурнов, предвкушает появление мальчика. А ему – сюрприз. Не просто девочка, а целых две. Вера и Надя. Он, конечно, в легком шоке был. Потом, через годы, сказал бабушке: «Клава, а, может, и хорошо, что у нас одни девки?»))))
Алексей Павлович Дурнов написал первую книжку о Батайске.
Сначала крушил иконы, потом вдарился в православие. И в философию. Выписывал для меня книги и обычно подписывал телеграфно: «Внучке Кате – деда Алеши». Иногда приписывал: «Жизнь надо прожить так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы» Точка.
Библиотеке моего деда может позавидовать любая кафедра истории или философии. Мой брат, Лешка, отказался в свое время от РИСХМа. Пошел в армию. Пришел. И начал читать. Вдруг. Запоем. Потом ругал родителей, что НЕ ЗАСТАВИЛИ его учиться. Перечитал ВСЕ из библиотеки. Любому филологу, историку, философу - даст такой ответ....
Однажды привезла в Каял моего коллегу московского. Старшего по сайту "Вести-Северный Кавказ". Рыбу половить. С Лешкой. Он был в шоке. Не от налимов в метр. От Лешки))) Наш дед может спать спокойно. Жалко одно - моя прабабушка Саша все его рисунки (а какие это были рисунки корабрей!!!) в печке попалила.
Когда дед где-то вне дома работал, бабушка посылала ему кусочки материи – можно ли купить и сшить платье? Обычно ответ был один: «ФАСОНИТЬ?!!! НЕТ».
Бабушка Клава умела шить достойно. Обшивала себя и всех девочек. Платья чудные, халаты всякие… Но пальто шить не могла – машинка не брала. И пришли шить маме моей пальто в АТЕЛЬЕ. Потом – примерка. Моей маме было жалко расставаться с пальто. Она орала и забрала с собой рукав.
Я очень не люблю об этом вспоминать. Я пытаюсь вытолкнуть эту часть моего детства из головы. Но не получается. Потому что ЭТО - практически Все мое детство. Но я выжила и живу. В основном, благодаря моей маме.
Давайте я расскажу, как было дело. Я отлично помню, как я, маленькая, бегала у Тамары, моей двоюродной бабушки, и ее подруга, медик, Вера сказала: «Что-то много у Кати синяков…Нужно сдать анализ крови». Эта реплика была приговором. У меня взяли кровь. И стало ясно, что у меня редкая болезнь крови – тромбоцитопения. Болезнь Верльгофа.
Стали лечить у нас, в Ростове. Сами врачи сказали – бесполезно. А во время «бесполезно» я жрала варенье из черной смородины и все слышала. И я помню. Еще помню, что мама мне кушать готовила в какой-то комнате, куда мне нельзя. А я все равно приперлась. И увидела чьи-то желтые ноги. Мама готовила мне покушать в той комнате, куда отвозили трупы. Там была розетка для маленькой печки.
Только потом я узнала, что мама кинулась к деду. Он мог помочь. Второй секретарь горкома Батайска. ЖД- дороги – его поприще. А «квоту» в Москву он уж, конечно, мог взять. Учитывая то, что он вообще никогда ничего не просил. Не смог через себя переступить., Сказал, если ребенку суждено умереть, то так пусть и будет. Бабушка моя с ним боролась. Но деда было не переломить. Тем более, моей бабушке.
Но включилась моя армянская родня. Которая, не рассуждая, собрала деньги «На Москву».
Пролежала там 2 месяца. Потом еще месяц. И еще два месяца)
Мама была со мной. При всех пункциях (это такой кошмар!). Даже когда у нее разболелся зуб, она его выдрала где-то. И просто приползла. Она этого не помнит. А я помню.
Мы были с мамой вдвоем. Она покупала мне краски и кисточки. Бумагу и клей. И мы с моим другом Костей из Котлоса (он умер) рисовали «картины», и ставили спектакли. И на наши спектакли, равно, как и на наши выставки, приходило очень много людей. Практически обреченных людей. Потому что в ту пору не лечили лейкоз. А в основном были лейкозники – на нашем этаже. Наши выставки имели оглушительный успех. Слух пошел – народ спускался и поднимался с других этажей. Мы с Костей переживали дни славы) Может, мы и рисовали не слушком хорошо, но ведь каждый, смотря на наши с Костей рисунки, представлял свою семью, своих детей. Хлопали, рыдали, целовали нас.
Профессор Эдельсон сказал, что мне нужно изымать селезенку. Вырезали. Быть может, и в самом деле, проблема в ней была. Наверное. Потом мы еще долго наблюдались.
Но, на самом деле, если честно, Бог совершенно правильно лишил меня генетического потомства. Потому что моя бабушка Клава мне рассказывала, что ее брат младший умер от опухоли селезенки. Мама этот факт отрицает. Но я-то отлично помню.
Никогда никому не пожелаю моего детства. Но всем детям в мире пожелаю такую маму, как у меня.
